Художник и культура

К началу ХХ века интеллектуалы устали от культуры. Наиболее искренние среди них сознавали, что «человеческое», ставшее общим знаменателем любых ориентаций, это синоним духовной гибели. Культура превратилась в кладбище всех когда-либо брошенных вызовов. Одним из последних на этом кладбище был погребен трагический бунт Ницше с его декларацией о необходимости «преодолеть человека».

Искусство стало полем самых яростных битв против «слишком человеческого». В нервах художника живет титанический импульс — воля к преодолению формы, которую глубоко неверно принимают за волю к преодолению материи.

Художник — приёмное дитя Хаоса и «человеческое» как форма форм предстает его главным врагом. Роковым образом, однако, эта борьба за новый хаос (= новый, «титанический» порядок) идёт в изначально организованной среде, частью которой является он сам. «Титанизм» давно стал предметом, пленённым в пространстве культуры. Это пространство клейко и однородно, в нём царит ровный, лишённый источников свет, как в фантазиях о потустороннем.

Ужас в том, что это пространство в высшей степени посюсторонне. Культура — это апофеоз вечного «здесь». «Любовь к дальнему» стоит в ней на одной полке с «любовью к ближнему». Евангелие, де Сад, Ницше замурованы в общечеловеческий янтарь, открытые со всех сторон сравнительному анализу культуролога.

Смысл культуры в том, что она — континуум. Она, как вода, принципиально отвергает разрыв. Внутрикультурная иерархия чужда эксцессов, ее ступени не разделены бездной. Какой бы монстр не отбросил свою тень вовнутрь этой платоновской пещеры, она — эта тень — все равно будет поверяться человеком — «мерой всех вещей».

Поэтому культура есть начало и конец метафизической пошлости. Адепты кукольного бессмертия — культурного вневременья — ухитрились все уцелевшие доныне документы духа загнать на универсальную полку этой пошлости. Осталась лишь одна книга, которая не вошла и, очевидно, уже до конца истории так и не встанет в ряд с другими корешками. Это — Коран, о существовании которого наслышано все человечество; последнее напоминание о смерти, которое культуролог еще принимает всерьез. В чем тайна его успешного сопротивления культуре, тайна, бесспорно имеющая отношение к чуду?

Коран — внечеловеческий императив, он не только провозгла¬шает необходимость такого императива — он им является. авто¬рами дошедших до нас священных текстов были жрецы; в лучшем случае, возможно, апостолы. Максимум подлинности этих писаний назывался «боговдохновенностью».

Автор Корана — сам Бог, Коран определяется через категорическое исключение всякого сомнения и всякого сравнения в отношении себя. Для культуры это чистое безумие! А для искусства?

Искусство, внешне родственное идолотворчеству, было бы откровенной глупостью, если бы не заключенная в нем сила отрицания. Это отрицание слепо и поэтому вновь и вновь проигрывает хитрой церкви человекобожия, но оно способно прозреть.

Ненависть к культуре — внутренний огонь искусства, нечеловеческий императив, отрицающий всё, кроме себя — его недостижимый идеал.

У титанов, проигравших олимпийцам, остается последний шанс: обратиться в единобожие. У любого подлинного художника пока еще есть этот шанс...

1994 г.